Уже 18 лет нет рядом с нами известного журналиста, просто душевного человека и хорошего друга Владилена Михайловича Гусева. Что лучше всего может рассказать о творческом человеке, спустя невозможное количество лет, как не его публикации в газетах и журналах. В 1991 году, за три года до смерти, Владилен Михайлович написал эссе-размышление «Сверкающие вершины».
Название навеяно встречей с писателем Василием Макаровичем Шукшиным, а многие вопросы, затронутые в этом эссе, и сегодня звучат актуально. Судите сами.
«Сверкающие вершины»
«Наша единственная и божественно счастливая для меня встреча состоялась в начале второй половины 60-х годов. Произошло это в Хабаровске, где ЦК ВЛКСМ для пропагандистов дальневосточного региона проводил семинар - очередную притирку к комсомольскому политпросвету, реформированному на сей раз из кружков в клубы по интересам.
Я руководил якутской делегацией. В ней были Леонид Левин - секретарь столичного горкома, Сергей Сизых - сотрудник республиканского краеведческого музея, Юрий Обдан - работник Управления гражданской авиации, Юрий Дерфель – поэт, репортер и публицист «Молодежки», всего человек двадцать.
Василий Макарович прибыл как член редколлегии журнала «Молодая гвардия». Выступал он под перегляды, пожатия плечами, недоуменные перешептывания президиумных иерархов. Говорил, что его послали ратовать за подписку на журнал, но деньги на командировку он вряд ли оправдает, поскольку любое издание должно агитировать за себя не призывами, а содержанием. Сообщил, что после первого фильма «Живет такой парень», только что отснял второй «Ваш сын и брат», что будет рад вечером прокрутить его и услышать отзывы комсомольских работников и активистов.
Сидим в зале в редком шахматном порядке, когда многие фигуры за бортиками доски, - на прогулках, свиданиях в номерах, за столиками ресторана гостиницы «Амур». Смотрим историю о том, как деревенский парень, не дотерпев до близкого конца отсидки в колонии, бежит и возвращается в родную весь. В первом ряду одиноко пристроился режиссер и сценарист.
Были отзывы, но зрительский интеллект аудитории Шукшин переавансировал. Где вы нашли такого ущербного парня? Разве мало в наших колхозах и совхозах маяков, комсомольцев, живущих высокими идеалами и большими делами коммунистического строительства? Так вопрошала девица, явно восполнявшая некий собственный дефицит испепеляющей политпросветовской риторикой. И после того, как она выразилась в том духе, что мы (!) отвергаем искусство, которое не воспитывает и не ведет, Шукшин поднялся, сухо поблагодарил и вышел.
Ритуал таких сборищ, в чем я не вижу ничего предосудительного, всегда имел неофициальный финал. На сей раз - катание по Амуру на большом прогулочном теплоходе. Каждой делегации отвели просторную каюту с заранее сервированным столом. Оставалось от души, а не по уговору, бросить в общий котел тогда еще полноценные рубли на горячительное и закуску.
Становилось теплей и раскованней, когда исчезнувший на время Юра Дерфель вернулся и сказал мне: «Пошли на палубу. Тебя ждет Вася». «Вася?» «Ну, Шукшин. Хочет с тобой познакомиться».
Разве можно себе такое представить сегодня, да и года два-три с той поры? На палубе, со стороны, обращенной к китайскому берегу, стоял единственный человек в опоясанном светло-коричневом плаще, застегнутая на все пуговицы серая шерстяная рубашка. Непокрытая голова. Утомленный, проникающий до нутра, страстотерпческий взгляд. Василий Макарович Шукшин.
Верхом неприличия и святотатства было бы передавать прямым текстом слова Шукшина. Незабвенную интонацию на бумаге не воспроизведешь, а она - колорит лексики. Любое присвоенное ему от себя слово выдаст автора с головой как чужеродная трансплантация серости в неповторимый строй шукшинского языка.
Суть сводилась к следующему. И сначала, не скрою, я потемнел от обиды. Он сказал, что наверняка был исключительным слушателем моего дежурного и проходного выступления на семинаре. Его, видите ли, восхитило, что по всему самоотчету я рассыпал неправильные ударения в словах. Он уже закончил предварительную работу над фильмом «Я пришел дать вам волю», мучается над речевой манерой своих героев. Подлинный язык разинцев - сегодня архаика, далекая от полного восприятия. Не родом ли из ленских казаков? Но образование и общепринятый у нас стиль казенно-присутственных выражений уже подпортили генетику народной культуры. Не посоветовал бы я, куда ему, в какие деревни отправить лингвистическую экспедицию?
Пришлось ответствовать, что родом я не из казаков. Моих предков - крестьян из центральной России - еще в XVIII веке расселили через 30 верст в долине средней Лены по станкам в качестве государственных ямщиков с тем, чтобы они сами обеспечивали себя за счет земледелия, скотоводства и промысла.
Пересказ наблюдений Ивана Александровича Гончарова, почему «Мухтуй» - Париж, где по субботам крестьяне сходятся на танцы, Пеледуй, моя родина - самая упрямая чалдонская деревня, где, чтобы сдвинуть с места дежурного ямщика, ему пришлось трясти мандатом, по виду позабавил Шукшина. Но его интерес к моему генеалогическому древу, чем занимались мужики, кроме ямской гоньбы, передвинул беседу в советскую явь.
Пришлось признать, что и я - невольный Иван, не помнящий родства. Далее того, что моего прадеда звали Гаврилой, я не знаю, верный источник знаний - церковные записи - канули неизвестно куда. В сороковых-начале пятидесятых годов в моем Большом Пеледуе колхозники держали лошадей, коров, свиней, овец, кур, водоплавающую птицу, выращивали пшеницу, ячмень, рожь, овес, картошку, турнепс, брюкву, табак, мак, коноплю. Жизнь без госдотаций, на полном самообеспечении, в тисках лихих продналогов, диктовала свое. Первый покупной хлеб из магазина Пеледуйской судоверфи Главсевморпути появился на нашем столе 14 декабря 1947 года.
«Мак, коноплю?», - переспросил Василий Макарович. Да, но мак был неопиумных сортов, а на коноплю, как говорил мой отец - бессменный председатель колхоза «Труженик», спускался план.
Первый и сокрушительный удар по ленской деревне, где остались очаги, нетронутые кукурузным бумом, нанесли хрущевские эксперименты и новации. Людей, в первую очередь молодых, оторвали от земли - нужная в сущности паспортизация, новая коллективизация домашней живности и приусадебных наделов, укрупнение колхозов, а затем и создание на базе «Труженика» - «Первенца», «Смычки», «Ударника», совхоза с громким на слух, но развальным в действительности названием «Дружба».
Деревня редела и хирела. Под тракторную вонь и треск уходил из крестьянского быта конь. Пашенные площади, нивы, огороды ушли под кормовую зеленку, картошку, составные примитивного салата.
«У нас все наперекосяк, - чертыхнулся Шукшин, - но во имя и под знаменем светлого будущего. Когда водилы перестанут слепить народ сияющими вершинами?! Зашоренный люд - это стадо, увлекаемое к пропасти, неспособное оглянуться назад. Дуроломы только на языке могут улучшать прошлое. Ля-ля-ля! Наша правда, наше спасение, обрат достоинства не в рубке сука, на котором сидим. Все - в наших вековых корнях, в нашей многострадальной земле. Она нам простит и воздаст».
P.S. «Журналисты Якутии» - так будет называться справочно-энциклопедическое издание, с инициативой о подготовке которого, изучив опыт коллег в других регионах России, выступил Союз журналистов РС(Я). Энциклопедия запечатлит на века имена журналистов с начала 20 века до сегодняшних дней – профессионально работавших и работающих в республиканских СМИ. Ведь в мире, кроме тленного, есть еще и нетленное – память.
Ирина ПАНТЕЛЕЕВА.
